Мало кто, наверное, сомневался в том, что каждый из ведущих политиков или руководителей глобальных компаний коснётся проблем мирового и внутристранового неравенства; информационного диктата крупнейших корпораций; нарастания экологических проблем; призовёт к большему взаимодействию всех народов и правительств на фоне нарастающих глобальных вызовов.
Об этом упоминали и генсек ООН Гутерриш, и канцлер Германии Меркель, и глава Европейского Центрального банка Лагард, и президенты Байден и Путин, и председатель КНР Си Цзиньпин.
Я бы, однако, попытался выделить не банальности, в отношении которых у большинства спикеров имелось общее мнение (по поводу, например, снижения выбросов углекислого газа, разными в выступлениях глав государств были лишь сроки – Китай, в частности, отложил её до 2060 года, тогда как большинство других лидеров обещали достичь вожделенной цели значительно раньше), а моменты, свидетельствовавшие о различиях в оценке глобальных проблем.
Во многих выступлениях ораторы обращались к выдвинутой в прошлом году основателем ВЭФ Швабом концепции «Большой перезагрузки» (The Great Reset), в необходимости которой мир должен был убедиться на фоне нынешней пандемии и вызванного ею экономического кризиса. Речь, таким образом, велась о «восстановлении доверия» к общественным институтам и бизнес-структурам; ограничении материального неравенства; преодолении расовой и этнической дискриминации; обеспечении устойчивого развития; гармонизации отношений между богатыми и менее успешными странами; и, наконец, о вдыхании новой энергии в многосторонние организации.
Это предполагает переоценку достижений либеральной глобализации и формирование новой, более «справедливой», повестки дня – причём не отвергающей фундаментальных ценностей глобализма (речь ведь именно о «перезагрузке», а не о смене ориентиров). Хотя эта цель выглядит благородной, я не уверен в её достижимости. Более вероятен иной тренд.
2020 год подчеркнул несколько важных обстоятельств. Во-первых, экономические стратегии стали более специфичными, а попытки выработать общие принципы противостояния кризису даже не обсуждались всерьёз.
В 2008 году «Большая двадцатка» собралась в Вашингтоне через три недели после банкротства Lehman Brothers, но в прошлом году подобного саммита даже не попытались созвать. За несколько недель в марте и апреле США увеличили баланс ФРС (т.е. напечатали денег) на большую сумму, чем собранные за 20 лет валютные резервы Китая. Масштабы поддержки экономики в Америке и Европе почти в шесть раз превысили стоимость аналогичных мер, реализованных во всех остальных странах мира.
Во-вторых, в ответ на пандемию страны закрыли границы, приостановили действие виз, ограничили передвижения граждан, а на этапе изобретения и регистрации вакцин пошли по пути откровенного протекционизма, часто допуская их продажу за рубеж только после обеспечения потребностей собственного населения. Всего за год мир стал намного менее единым, чем он представлялся прежде. Напряжённость в международных отношениях заметно выросла.
В-третьих, прошлый год стал кульминационным в экономическом противостоянии крупных держав: США усиливали давление на Китай, ограничивая трансфер технологий, обвиняя Пекин в технологическом шпионаже и даже выдавливая с американских товарного и фондового рынка китайские компании; во всем мире учащалось применение разного рода политически мотивированных экономических санкций (о чём говорил в своём выступлении и президент Путин), бизнес сталкивался со всё большим количеством ограничений со стороны государств.
Все эти обстоятельства были неплохо суммированы в речи Си Цзиньпина, который, ритуально подчеркнув важность многосторонних институтов и международных организаций, тем не менее откровенно указал на ориентированность Китая на продвижение взаимодействия с партнёрами в развивающихся странах (South-South cooperation). На фоне разговоров о кризисе либеральной модели глобализации эти слова (а также тезисы, прозвучавшие в ряде других выступлений, как, например, у президента ЮАР Рамафозы) вынуждают задуматься о возможностях «разноскоростной глобализации».
Несмотря на то, что большинство участников форума говорили об угрозах «новой холодной войны» и призывали бороться за мир и взаимопонимание (напоминая о том, что цивилизация не переживёт глобального вооружённого конфликта), у меня возникло ощущение, что на случай вполне вероятной неудачи «Большой перезагрузки» глобальные лидеры уже задумываются об альтернативном плане действий.
Этот план вряд ли состоит лишь в снятии с себя всякой ответственности в том новом «мире без правил», о котором говорил Владимир Путин. Альтернативой либеральной глобализации, на мой взгляд, станет не автаркия и самодостаточность отдельных экономик или неустанное утверждение вестфальских принципов суверенитета – скорее речь будет идти о новой модели глобального взаимодействия.
Фарш невозможно провернуть назад. Информационно, экономически и культурно взаимосвязанный мир нельзя разорвать на части. Но предложить конкурирующие модели взаимодействия между его составными частями вполне реально. Для понимания этого надо просто оглянуться и оценить в новом свете хорошо известные события давней и недавней истории.
Сейчас учёные часто говорят о том, что им известны несколько «волн» глобализации: первой называют освоение европейцами других континентов в XV-XVIII веках; вторую ассоциируют с промышленной, транспортной и финансовой революциями конца XIX – начала ХХ столетий; под третьей понимают становление «информационного» общества в последние полвека. Однако эта периодизация совершенно не учитывает фактор политики, который крайне важен сейчас, да и раньше тоже играл вовсе не последнюю роль. Если включить его в анализ, картина резко меняется.
На самом деле, когда европейцы завоевывали территорию глобальной периферии, ни о какой глобализации – как взаимозависимости равных игроков – не могло идти и речи. Поэтому этот термин появился лишь в 1970-е, а раньше обычно говорили о вестернизации, т.е. о «переделке» мира под стандарты Запада (в основном, конечно, Европы).
Удар по той либеральной модели был нанесён Первой мировой войной, которая уничтожила старый мир европейских монархий, и к тому же спровоцировала появление «коммунистического» мира. Однако чем был Советский Союз? Он был, как это ни странно, частью Запада: идеология была принесена из Европы, индустриализация запущена на американских технологиях, миссией своей СССР видел «вытаскивание из отсталости» многих периферийных стран.
«Холодная война» не была борьбой Запада и Востока – она представляла собой две параллельные версии вестернизации. Обе сверхдержавы проецировали на остальной мир каждая свою версию современного общества, даже не пытаясь заимствовать что бы то ни было из «осчастливливаемых» регионов планеты. Крах коммунизма поставил в этом точку – и глобализация стала тотальным отрицанием вестернизации. Миграционный поток, ранее направлявшийся из Европы в остальной мир, развернулся; бывшие периферийные страны превратились в «мировые фабрики», произошло невиданное переплетение культур и традиций.
Именно эта версия глобализации сегодня находится в кризисе, так как мир действительно не готов к равному взаимодействию, которое не было бы отягощено политическими, социальными и идеологическими факторами. И естественной реакцией на это мне кажется запуск конкурирующих моделей глобализма. Европа и Америка наверняка будут соблазнять мир информационной открытостью, основанным на уважении самых экзотических прав человека обществе, свободами и демократией. Тот же Китай, Россия и некоторые другие страны могут воспользоваться азиатским опытом организации дешевого массового производства; усовершенствовать системы контроля государства над экономикой; предложить бедным регионам мира «симбиоз сытости и порядка». Такая конкуренция глобализаций не будет предполагать «железных занавесов»: за последние тридцать лет авторитарные режимы научились управлять вполне открытыми обществами – она будет лишь консолидировать страны, разделяющие относительно близкие ценности и предотвращать навязывание их тем, кому они кажутся чуждыми. Противостояние моделей глобализации в условиях неразрывности фундаментальных финансовых и технологических связей между обеими частями цивилизации может придать развитию даже больший динамизм, чем неукоснительное следование догматическим требованиям «свободного мира».
Когда я слышу рассуждения о «кризисе глобализации», проблемах неравенства, экологических катастрофах и диктате корпораций – т.е. обо всём том, что сейчас обсуждалось в Давосе, я думаю прежде всего о том, что многие проблемы сегодня проще решать не всем вместе, а в «группах по интересам». Европа первой избавится от использования ископаемого топлива – честь ей и хвала. Китай даст отстающим странам рецепт преодоления застойной бедности – отлично, это его вклад в успех всей цивилизации. Для кого-то важнее свобода самовыражения, для кого-то финансовые достижения. И пусть – мир никуда не спешит, через несколько десятилетий можно будет оценить достижения и сравнить результаты.
«Мир без правил», о котором часто рассуждают в Кремле, опасен, с этим можно согласиться. Но дискуссии в Давосе показывают: ко всему миру в целом нельзя применить единые правила (за исключением банального запрета на военную агрессию). И это означает, что «региональные глобализации» – практически единственный шанс идти дальше, не мешая друг другу. Когда-то пути разных стран снова сойдутся и человечество вступит в новую эпоху, но искусственно приближать этот момент не нужно.
Переход от относительно монолитной вестернизации к её альтернативным, мирно конкурирующим вариантам потребовал двух мировых войн. Задача современных политиков – обеспечить мирный характер возможной дивергенции, которая направит энергию сторонников разных глобальных парадигм не на борьбу друг с другом, а на совершенствование выбранных ими моделей. И если её удастся решить, это станет самым большим достижением тех, кто собирается на саммитах типа Давосского – неважно, лично или дистанционно…